Где лягушки фонтанов, расквакавшись
И разбрызгавшись, больше не спят
И, однажды проснувшись, расплакавшись,
Во всю мочь своих глоток и раковин
Город, любящий сильным поддакивать,
Земноводной водою кропят, —

Древность легкая, летняя, наглая,
С жадным взглядом и плоской ступней,
Словно мост ненарушенный Ангела
В плоскоступье над желтой водой, —

Голубой, онелепленный, пепельный,
В барабанном наросте домов,
Город, ласточкой купола лепленный
Из проулков и из сквозняков,—
Превратили в убийства питомник
Вы, коричневой крови наемники,
Италийские чернорубашечники,
Мертвых цезарей злые щенки…

Все твои, Микель Анджело, сироты,
Облеченные в камень и стыд, —
Ночь, сырая от слез, и невинный
Молодой, легконогий Давид,
И постель, на которой несдвинутый
Моисей водопадом лежит, —
Мощь свободная и мера львиная
В усыпленьи и в рабстве молчит.

И морщинистых лестниц уступки —
В площадь льющихся лестничных рекб –
Чтоб звучали шаги, как поступки,
Поднял медленный Рим-человек,
А не для искалеченных нег,
Как морские ленивые губки.

Ямы Форума заново вырыты
И открыты ворота для Ирода,
И над Римом диктатора-выродка
Подбородок тяжелый висит.

The fountain’s frogs croak and stream
but sleep no more and once
awake — gulping mouths and
shells of power, amphibian
water’s murmur — the city lovingly
assents to please the powerful —

slender, summering antiquity, easy
nakedness with greedy looks and trivial
feet — the bridge, the still unravished
Angel, crosses the yellow river on tamed steps.

Naked, deformed, ashen, to a drumming
tumor-growth of dwellings, Rome,
once a cupola of swallows
from its side-streets and its wind-drafts,
now transmutes into a murderous nursery
for Italian blackshirts, brown blood-
hirelings, spiteful wolf-cubs
of dead Caesars…

And your orphans, Michelangelo,
their stone now clothed in shame —
Night, raw from crying, David,
easy youthful innocence,
the bed where Moses stretches
like a cataract — with
freedom’s power and a lion’s measure,
lulled in slavery into silence.

Wrinkled terraces of stairs,
rivers of steps that flow into the squares
where footsteps sound like deeds.
Idle as sponges —
not for a crippled bliss
the sluggish Romans stir.

The Forum-pit has been unearthed,
the Herod gates reopened.
Over Rome he hovers, dictator-
degenerate, who hangs a heavy chin
above his city.

16 March 1937, Voronezh